Форум » Королевская библиотека » The King's Touch by Jude Morgan » Ответить
The King's Touch by Jude Morgan
Карл II: The King's Touch by Jude Morgan/Джуд Морган "Королевское прикосновение" Попытка любительского перевода. Не корысти ради, но только для собственного удовольствия. Книгу в 500 с лишним страниц я вряд ли осилю полностью, но попытаюсь выложить несколько фрагментов, по мере того, как будет время и вдохновение
Ответов - 3
Карл II: Я был мальчиком семи лет от роду, когда джентльмен пришел, чтобы увидеть меня, и впервые открыл дверь к моей судьбе. Анна Хилл впустила его в дом однажды вечером, когда моей матери не было. Он вошел в мою спальню с улыбкой, которая тускнела по мере того, как он осматривался вокруг. - Нет огня? - Нет денег, - сказала Анна. - Джемми, поздоровайся с джентльменом. Я завернулся для тепла в одеяло и сидел, скрючившись, на подоконнике, в ожидании, когда мать вернется, и развлекал себя, рисуя картинки на холодном затуманенном стекле. Теперь же я отложил одеяло и выступил вперед, чтобы пожать руку джентльмену. - Привет, Джемми. Он посмотрел на мою одежду - изрядно помятую и заплатанную, смею сказать. - Я думал, ты, должно быть, уже спишь. - О, я не устал, - сказал я. Я знал его: по меньшей мере, узнал в лицо. Той зимой большую часть своего времени я проводил с носом, прижатым к окну, наблюдая за улицей - лучшее из известных мне развлечений. Этого джентльмена я несколько раз видел прежде: он задерживался, проходя мимо, и смотрел на дом. Я предполагал, что у него какие-то дела с моей матерью, которая привлекала к себе мужчин самого разного сорта. - В этом доме нет никакого распорядка, сэр, - сказала Анна. - Она может держать его при себе всю ночь, если это забавляет ее. На той неделе она заявилась за полночь со своим миленком, пьяная, как пчела, и разбудила мальчика, чтобы тот сплясал джигу на столе. Это должно дать вам представление. Я помнил. Мне понравилось. Моя мать поцеловала меня и назвала умницей-дорогушей, а мистер Говард, миленок, попытался сам исполнить джигу и опрокинулся навзничь, и мы все смеялись. Хотя позже я услышал, как моя мать всхлипывает. - Я вижу, - сказал джентльмен. - Есть еще девочка, как я слышал? - Она спит в спальне матери. Хворает, бедная малютка. - Но она не?... - Нет. И речи такой быть не может. Тогда как этот... - Да. О да, сходство заметное, - джентльмен взъерошил мне волосы и опустился на колени, лицом к лицу со мной. Его акцент был ирландским, мягким и тягучим, а глаза - прищуренными и пронзительными. - Ну, Джемми, и как ты поживаешь? Я сказал, что очень хорошо, и надеюсь, что он тоже. Я уже знакомился прежде с джентльменами и проявил надлежащую вежливость, хотя никогда не знал такого странного интереса с их стороны. - Очень славно. Скажи, Джемми, чему тебя учат? Я услышал фырканье Анны Хилл. Она начала что-то говорить, но джентльмен жестом призвал ее к молчанию. - Позвольте мальчику самому ответить, мистрис. - Я сидел на лошади, - сказал я. - И я учился кататься по льду на коньках. Мы жили той зимой в Гааге, что в Голландии, и на Рождество мы с мамой и ее миленком ходили на замерзшие берега озера и катались до самого захода солнца. - Еще фехтовать - немного. Я вам покажу. Я достал палку из угла комнаты - там был маленький сундучок, в котором я хранил все свои сокровища: мяч, перочинный нож, сломанную куклу и прочее в том же роде - продемонстрировал свою ребяческую версию парирования и рипоста. Джентльмен смотрел и, казалось, улыбался с легкой жалостью.
Карл II: - Это превосходно, - сказал он. - А теперь - что насчет религии, Джемми? Тебе знакома Библия? - Это такая большая книга в церкви, - доверительно отвечал я. - Только в церкви? - Ну... - я глубоко задумался: хотелось угодить. - У мистера ван ден Боса есть такая внизу. Наш домохозяин торговал табаком и все время, что не находился в конторе, проводил, склонившись над Библией. Или почти все: были еще ссоры с моей матерью, из-за платы за жилье, из-за ее привычек. Она называла его кальвинистским педантом, чего я не понимал - равно как и прозвания, которое он дал ей, хотя Анна Хилл иногда бормотала это слово тоже, когда моя мать выводила ее из себя. - Но ты сам читал Библию, Джемми? - спросил меня джентльмен. - О, нет. Я не умею читать, сэр. Думаю, я произнес это почти радостно. - Но ты, конечно, немного знаешь буквы? – сказал джентльмен, взглянув на Анну Хилл, которая лишь приподняла одну бровь, и, опустившись на деревянный пол, где было, боюсь, изрядно пыльно, он пальцами написал то, что я сейчас знаю как начало азбуки. - Тебе известно, что это? Я покачал головой. - Она никогда не заморачивалась этим, сэр, - сказала Анна Хилл. – Что до меня, то я не ученый муж, и мне есть чем заниматься, чтобы держать их чистыми, сытыми и одетыми. - Умеешь ли ты считать, Джемми? – спросил джентльмен. Теперь он уже нахмурился. - Я умею считать до десяти, - ответил я и сосчитал вслух. - Ты не знаешь, что следует за десятью? - Нет… но мне хотелось бы, - я желал угодить, но говорил искренне. Ласково улыбаясь, джентльмен назвал числа от одиннадцати до двадцати, и я повторил их за ним, а потом снова, невольно. Он казался довольным моей смекалкой, но я на самом деле был ужасно заинтересован. Это было куда лучше, чем наблюдать за улицей, и никто прежде не утруждал себя подобными хлопотами со мной. - Смею сказать, ты хочешь научиться большему, Джемми? – промолвил джентльмен, поднимаясь на ноги. - О, да, сэр, - я начинал предполагать, что он был кем-то вроде учителя, хотя одевался на кавалерский манер и носил шпагу. – Если моя матушка согласится. Анна Хилл снова фыркнула. - Поверьте мне, сэр, она никогда не смирится с этим. Я провела с ней все эти десять лет, и знаю ее лучше, чем кто-либо. Она катится все ниже и ниже. Ее новый миленок – всем известно, что у него есть жена. Что это говорит о ней? Никогда раньше она не удила рыбку в таких водах. Я могу вам больше сказать. В этом городе есть повитуха, которая знает одну-две вещи. Могут быть детишки и похуже этого, если она не найдет способа держать себя построже. Хотя я не вполне понял все это, я знал, что о моей матери говорят резко. Так часто бывало. Я чувствовал, что должен защитить ее перед этим незнакомцем, но все, что пришло на ум, было только: - Она очень красивая. Моя матушка. - А? – джентльмен улыбнулся снова. – Итак, ты хороший мальчик, Джемми. И галантный. - Она поет для меня, - продолжал я. – Она поет, чтобы я уснул, когда вижу кошмары. - Тебе часто снятся кошмары, Джемми? Это было так, хотя я полагал подобное нормальным – как полагал нормальным и то, что у нас нет постоянного жилища и иногда не бывает даже еды, хотя моя мать носила жемчуга и атлас. Но правдой было то, что моя мать пением прогоняла кошмары – колыбельными ее родного Уэльса, нежными, как воркование голубей в лесной чаще. С той поры я пытался спеть их моим собственным детям, но тот призрачный мотив ускользал от меня. - Его все время посещают ужасы. Но это не удивительно, - сказала Анна Хил. – Удивительно, что он не сошел с ума или не стал идиотом. Джентльмен встряхнул головой, проговорив «Так-так», потом опустился вниз и, очень серьезно глядя в мое лицо, спросил: - Ты счастлив, Джемми? - О да, сэр, - отечал я, а потом, к собственному удивлению и стыду, разразился слезами – думаю, оттого, что это тоже было совершенно ново. Джентльмены моей матушки давали мне сладости, смотрели, как я их поглощал, и спрашивали: «Ну, теперь ты счастлив, а, мальчик?» Но это было по-другому. Анна суетливо вытерла мое лицо носовым платком. Джентльмен задумчиво подергал себя за бородку. - Думаю, я в самом деле должен поговорить с миссис Барлоу и довести все до ее ведома. - Ха! Успехов вам в этом, - мрачно сказала Анна. – А в чем суть дела? Признает ли его отец? - Мой отец? – это слово осушило мои слезы. - Да, мистрис, - сказал джентльмен и потом, положив свою руку на мое плечо, продолжил: - Да, Джемми, вот от кого я пришел. От твоего отца, короля.
Карл II: (….) Хотя у меня никогда прежде не было секретов от моей матери, я не рассказал о визите джентльмена. Что-то во взгляде Анны Хилл заставило меня смолчать, но, помимо этого, я чувствовал, что тайна принадлежит мне одному, как особый дар. Это моя маленькая сестренка выдала все. Целуя ее на ночь, матушка спросила, как нынче прошел день, и Мэри сказала, что здесь был мужчина. - Что за мужчина? – немедленно насторожилась моя мать. - Он говорил с Джемми. Я не знал, что и сказать. Я не мог солгать об этом. Но моя мать обратилась к Анне – развернулась к ней, скорее. - Что за мужчина? Анна Хилл, тварь, о чем ты? Какой мужчина? Анна была уклончива: - Кто-то из роялистов, я думаю. Я не знаю. Он позвал и сразу ушел – задержался едва ли на минуту. На лице моей матери отразилась буря эмоций, но потом она усмирила ее и стала до странного спокойна. Она задумалась. Моя мать не была глубокомысленной женщиной: она жила порывом, и когда размышляла, страдала, как от истощения сил. Она упала на кровать, и впервые мне показалось, что я поступил скверно. Впрочем, вскоре она выяснила, кем был этот человек. На другой день, когда Анна привела нас с Мэри после прогулки на рынок, мы обнаружили джентльмена сидящим в нашей гостиной с матушкой. Он только кивнул мне, с бесенятами во взгляде, прежде чем Анна поторопила меня в мою комнату. Вскоре я услышал, как мать повышает голос, но голос джентльмена оставался мягким и приглушенным, даже когда он уходил – судя по звуку, по требованию моей матери, которая с громким стуком захлопнула за ним дверь. Его звали, как я позже узнал, Дэниэл О’Нил. В гражданскую войну он сражался за дело роялистов под командованием принца Руперта, а сейчас, в изгнании, был конфиденциальным агентом моего отца, которому доверялись самые деликатные миссии. «Неотразимый Тихоня» было его совершенно оправданным прозвищем. Несмотря на то, что он был вышвырнут за дверь моей разъяренной матушкой – а это заставило бы и сильного мужчину спасовать – он устроил новую беседу с ней тем же вечером. Анна Хилл, с которой моя мать отказывалась разговаривать, была отправлена прочь из дома, и хотя подразумевалось, будто я должен быть в постели, я подполз к двери и слушал. - … Но это она распускает эти небылицы. Она озлоблена против меня – почему, и подумать не могу, ведь я обращалась с ней лучше, чем она заслуживает, и ей никогда не получить и вполовину такого же хорошего места. Правда, сэр, я потрясена, что вы обращаете внимание на подлое вранье обычной служанки. - Но я боюсь, мадам, относительно мистера Говарда известно всем… - Потому, что она разболтала! Она скажет что угодно, чтобы очернить мою репутацию! Ей приятно чувствовать, будто я в ее власти. Милый Боже, это вопиющий позор, если в самом деле буду. Но что я смогу сделать? Если я ее уволю, она только станет распространять еще больше лжи. Сэр, не поможете ли вы мне освободиться от нее? Это можно сделать просто. Я слышала, когда человек спит, ему в ухо можно воткнуть шило, и оно войдет без следа, будто смерть случалась во сне… Я могу сказать, что моя матушка была выпивши. Даже в этом случае – это были дикие речи, о чем и сказал О’Нил. - Вы же были солдатом на войне, разве нет? И убивали ваших врагов в сражениях? Почему же вы шокированы – из-за того, что о таком говорит женщина? – моя мать была великолепно презрительна. - Подобные разговоры, мадам, помогли создать вам эту незавидную славу в Гааге. Вы совершенно на виду здесь, миссис Барлоу. Не только двор сестры Его Величества, принцессы Оранской, но и присутствие здесь многих эмигрантов делает этот город центром внимания. Вы можете быть уверены, что шпионы Кромвеля рыскают здесь повсюду. И они воспользуются всем, что может повредить собственной репутации Его Величества, которая сейчас чрезвычайно уязвима… - Пфф, Карл – король; чего может бояться король? – это было очень характерно для моей матери. Она была радикальной роялисткой в духе Клеопатры. Мне показалось, что я услышал смех в голосе О’Нила, когда он ответил: - Его Величество – король, в самом деле, мадам, но только по имени. Я не преувеличиваю, насколько отчаянны его стесненные обстоятельства. Одно блюдо в день из оловянной миски – его обычный обед. Я знаю, что он не ел мяса и по десять дней кряду. Его одежда едва ли годится для выхода. Вся его свита в подобном положении. И пока он должен попытаться поддерживаь свое достоинство и сохранить свое королевское право в глазах правителей Европы. Итак, проявите уважение… - Я не стану проявлять уважение, сэр. Я первая женщина, которую Карл когда-либо любил, и между нами священные узы, которые никогда не будут расторгнуты. Я последний человек в мире, который повредит его репутации. Верю, что моя бедная матушка говорила от чистого сердца. Она проводила много времени перед зеркалом, но никогда не видела себя по-настоящему. - И что до этой дряни, Анны… - Давайте, - быстро сказал О’Нил, - оставим это сейчас, мадам. У меня есть сумма, которая удовлетворит ее нынешние жалобы и сделает более сдержанной. И я призываю к сдержанности вас, миссис Барлоу, потому что дело не просто в россказнях вашей служанки. Что я слышал от двоих повитух в этом городе, повторять не стану. Лишь скажу, что они не стесняются повторять это – и городские магистраты проявляют большую сдержанность, если до сих пор не изгнали вас из Гааги вовсе. Пока. После этого моя мать замолчала. Мое воображение нарисовало вздымающуюся грудь, скусанные губы. Часто она кусала их до крови, не осознавая этого, и многие поцелуи, оставленные на моем лице, были кровавыми. Хотя я не понимал, к чему упомянули повитух, какой-то инстинкт привел мне на память пару случаев, когда моя мать была таинственно больна, и мне запрещалось входить в ее спальню. - Это сделают как можно более унизительно, миссис Барлоу – с барабанным боем и глашатаем, возвещающем о вашем бесчестье, - промолвил О’Нил мягко, но отчетливо. - Смею сказать, вы хотели бы это видеть. - Если увижу, то не потому, что не предупредил вас об этом, мадам. - По доброте душевной. - О, перестаньте, кто когда-либо поступал иначе? Я действую в интересах Его Величества. Что возвращает нас к вопросу о мальчике… Какое-то движение. Я колебался, раздираемый противоречияи, поскольку очень хотел бы услышать о себе, но боялся, что меня обнаружат подслушивающим под дверью. Но моя мать всего лишь встала и беспокойно заходила по комнате. Когда она заговорила, ее голос был холодным, хотя и неуверенным. Она никогда не была уверенной. - Вы тайно говорили с ним, сэр, вот это мне известно. Вы пытались настроить его против меня, не так ли? - Даже если бы это было так, я не достиг бы успеха, поскольку он чрезвычайно предан вам. - Хорошо. Тогда так и скажите Карлу. Это же то, чем вы занимаетесь, нет? Шпионите для своего хозяина? - Думаю, да, - тон О’Нила был почти скучающим. – Он беспокоится за мальчика… - Незачем. Вы сами это сказали. - Я сказал, что он проявляет искреннюю и любящую натуру. И если бы это было все, что ему понадобится в жизни… Фактически, он не умеет ни писать и читать, ни различать цифры, и я думаю, что он не более воцерковлен, чем уличный бродяжка. Если вы любите его, вы, конечно, должны хотеть видеть его правильно воспитанным и образованным. Миссис Барлоу, это не жизнь для него. Король… - Он хочет забрать у меня Джемми. Почему бы вам не сказать это, сэр? - Он хочет как лучше для Джемми. Многие мальчики его возраста, как вы знаете, уезжают для ученья: сыновья знатных родов отсылаются на воспитание… Мне следовало понять, что мое присутствие у двери не ускользнет от острого чутья моей матери. Внезапно она оказалась рядом, схватила меня в охапку и стала ласкать с неистовой нежностью, вытащив меня перед удивленным взглядом Дэниэла О’Нила. - Давайте спросим его. Вы не можете против этого возражать, верно, сэр? Давайте спросим моего сына. Она встала на колени и пригвоздила меня взглядом. Я мог чувствовать ее горячее дыхание на моем лице. - Что ты скажешь, Джемми? Этот человек хочет забрать тебя от меня, чтобы мы никогда не увиделись снова. Это потому, что я плохая мать и делаю тебя несчастным. Но ты не обязан ехать: это только если сам захочешь. Если ты сделаешь так, это разобьет мое сердце, и я умру. Но все зависит от тебя. Что ты скажешь, Джемми? Поедешь? Слезы стояли в ее прекрасных глазах. Думаю, нечего удивляться, что я моментально расплакался и отчаянно вцепился в нее. Я рыдал, что не хочу покидать ее, что она не должна умирать и тому подобные вещи, почти все искренне. Но я думаю, часть меня плакала из-за другого. О’Нил ничего не сказал. Когда он наконец поднялся, я стал виден ему, и застыдился своих слез. Я смотрел вопросительно сквозь спутанную сеть волос моей матери, и находил на лице этого джентльмена выражение, которого не мог прочесть. Это могла быть жалость или отвращение – пожалуй, они недалеки друг от друга. Потом он поднял руку, прощаясь, и, думаю, я заплакал еще горше, потому что верил – это навсегда.
полная версия страницы